Дорогие братья и сестры!
По многочисленным просьбам мы начинаем публиковать на сайте Представительства Православной Церкви Чешских земель и Словакии фрагменты книг схиархимандрита Гавриила (Бунге): «Гнев, злоба, раздражение», «Объядение, лакомство, чревоугодие» и «Тоска, печаль, депрессия».
Первой публикацией стал фрагмент труда схиархимандрита Гавриила (Бунге) «Тоска, печаль, депрессия». часть главы “Проявление уныния”.
В своем труде схиархимандрит Гавриил опирается на учение об унынии Евагрия Понтийского:
“Евагрий принадлежит к третьему поколению монахов; его духовным учителем был преподобный Макарий Великий, ученик Антония Великого. Поэтому духовное учение Евагрия, помимо его собственного богатейшего опыта, отражает чистое и неискаженное предание . В литературном отношении он, вероятно, был первым автором, записавшим изречения святых отцов.”
Схиархимандрит Гавриил обращает внимание читателей, что, хотя речь в трудах Евагрия Понтийского идет о монахах-пустынниках, его творение применимо к современной жизни:
“Евагрий обнаруживает редкую проницательность в вопросах психологии, поэтому его иногда даже называют “Фрейдом до фрейдизма”, поэтому оно будет полезно для всех мирян.
Для лучшего восприятия книги рекомендуем Вам прочитать ее полностью.
Схиархимандрит Гавриил (Бунге)
«ТОСКА, ПЕЧАЛЬ, ДЕПРЕССИЯ»
ГЛАВА “ПРОЯВЛЕНИЯ УНЫНИЯ”
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Проявления уныния столь же многочисленны и многообразны, как и индивидуальные проявления нашей подавленности и агрессивности. Евагрий приводит многочисленные примеры. Разумеется, они взяты прежде всего из его собственной жизни и его окружения. Но не требуется особой проницательности, чтобы увидеть общечеловеческий характер того, о чем он пишет. Порой его описания носят ярко выраженную ироническую окраску, доходят до карикатуры; некоторые, несомненно, вызовут у читателя смех — такова их цель. Кто умеет посмеяться над собственными слабостями — по крайней мере знает о них. Это знание соовершенно необходимо для того, чтобы найти выход.
Список, приведенный ниже, дает первое представление о многообразии форм уныния.
Некоторые элементы этого гротескного списка мы рассмотрим подробнее и попытаемся их объяснить.
Уныние — воздушная приязнь,
Хождение кругом — ненависть к трудолюбию,
Борьба с безмолвием — буря во время псалмопения,
Лень к молитве — расслабление в подвиге,
Безвременное усыпление — непрестанно возвращающийся сон,
Тяжесть безумия — ненависть к келье,
противоборство трудам — противление терпеливости,
Узда размышлению — неведение писаний,
Причастница печали — часы, показывающие голод. ( De Vitiis 4. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского, М., 2000. С. 161.)
“Уныние – измождение души», — говорит Евагрий , и мы увидели, что этот недуг отличается противоречивым характером. Все доступное – ненавистно, все недоступное – вожделенно. Все многообразие симптомов уныния происходит из этого состояния внутренней слабости к которому примешивается неустойчивость душевных порывов. Мы попытаемся тщательно проанализировать эти проявления, поскольку, по крайней мере на первый взгляд, они не выглядят чем-то однозначно негативным. Сложный характер уныния, действительно, не только обусловливает самые разные его обличия, но также позволяет ему посредством всевозможных хитростей оставаться нераскрытым. Серьезным людям бывает особенно трудно признаться самим себе или другим, что в какой-то данный момент они просто оказались во власти уныния. Нет, они будут искать более убедительные объяснения, чтобы хоть как-то оправдать свое печальное состояние. Для этого люди пытаются найти какие-нибудь внешние, не зависящие от их воли обстоятельства, невинными жертвами которых они оказались. Вариации на тему самообмана и самообольщений безграничны сегодня, как и вчера. Объяснении состояний души меняются в зависимости от времени и места, хотя, по большому счету, мы просто придумываем другие «имена» унынию, Итак, речь пойдет о различных проявлениях уныния, описания которых можно встретить практически во всех трактатах Евагрия, по мы рассмотрим эти проявления в порядке возрастания степени тяжести недуга, при этом отнюдь не претендуя на полноту картины.
Евагрий по-разному расставляет акценты: великий психолог, он рассчитывает на проницательность своих читателей, о которых, увы, нам ничего неизвестно.
Бродячий монах — сухой пустынный сук: немного времени побудет в безмолвии и снова нехотя несется дальше . (De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. По кн. «Творения преподобного отца нашего Нила Синайского». М. 2000. С. 129)
Итак, первый и самый достоверный признак уныния – состояние внутренней неустойчивости, которое может проявляться по-разному. Нас не устраивает наше местопребывание, ремесло, которому мы учились, или общество старых друзей и знакомых. Невозможно довести до конца начатый труд, дочитать книгу…
Едва ты принимаешься за что-нибудь, тут же откладываешь… Причем нередко даже не отдаешь себе отчета в происходящем. Всегда находятся веские причины “хоть что-то изменить”.
Сластолюбцу
Не довольно будет одной жены.
И монаху в унынии
Недостаточно будет одной кельи (De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. По кн. «Творения преподобного отца нашего Нила Синайского». М. 2000. С. 129)
Против помысла, который настойчиво внушает
Поискать другую келью и переселиться куда-нибудь, поскольку прежнее жилище становится ненавистным
из-за сырости, от которой приключаются всевозможные болезни. (Antirrheticus VI, 26)
Неоднократно Евагрий говорит об этом искушении «изменить» (Antirrheticus VI, 33,52, ad Monachos 55; Epistula 27,2, Mal.cog.12.) хоть что-нибудь, и можно легко понять, почему оно столь хорошо было знакомо анахоретам. Живя из года в год в четырех стенах своей кельи, пустынник начинает страдать просто от того, что лишен множества мелких развлечений, которые наполняют собой жизнь человека «в миру» (Mal.cog.11), не позволяя ему тем самым увидеть, насколько он тоже бывает подвержен этому непостоянству.
«Сидеть» (в своей келье) — было настолько типичным для монаха, что на Западе в средние века это выражение означало просто «быть монахом». Физические скитания — зримое выражение блуждания помыслов — главное зло, которое наносит страшный вред духовной жизни Именно поэтому анахорету надлежит «закрепить» свое тело в келье, а помыслы — в памятовании о Боге. В этом и состоит stabilitas loci, которая занимает столь важное место в духовном учении преподобного Венедикта Нурсийского,
В зависимости от обстоятельств унывающий каждый раз находит новые предлоги покинуть свое жилище, и, конечно, доводы Пустынника будут существенно отличаться от доводов того, кто живет в миру. Все они действительно выглядят убедительными и совершенно оправданными, но кажутся таковыми только тому, кто в данный момент сам одержим унынием.
Желая оправдать эту потребность в перемене мест, можно найти и достаточно веские основания: сырость кельи или рассуждение о том, что угождение Господу не зависит от места и что поклоняться Ему можно везде. (См. Ин 4, 21-24; Praktikos 12)
Ну кто поспорит? Однако разве не в поиске нерассеянного служения Богу вдали от мирской суеты наш отшельник однажды бежал в пустыню? Впрочем, Евагрий и не возражает, в этом отношении он гораздо снисходительнее, чем многие другие отцы. Мимоходом он указывает и на более серьезные причины: например, когда келья кажется слишком легкодоступной и уже не обеспечивает надлежащего уединения. В этом случае, действительно, не следует быть излишне привязанным к этому месту(Rerrum monachalium rationes 5), решение и дальше оставаться в ней может оказаться проявлением тщеславия (Antirrheticus VII, 21)
В случае сомнения лучше испросить совета, как это однажды сделал Палладий, которому уныние доставляло немало бед:
Однажды я шел к духовному отцу Келлии Макарию Александрийскому, удрученный унынием, и говорю ему: «Отче, что мне делать, ибо я осаждаем помыслами, которые мне внушают: ты ничего не делаешь! Уходи прочь!» И авва ответил: «Скажи им, я остаюсь в этих стенах ради Христа!» (Historia Lausiaca 18)
Подобные сомнения относительно собственного призвания и смысла аскетического житии мы встретим еще не раз. Палладий стойко противостоял им в течение некоторого времени. Однако после смерти Евагрия он оставил пустынножительство, поскольку ввиду состояния его здоровья врачи посоветовали поменять, климат (вероятно, он страдал болезнью селезенки или желудка (Historia Lausiaca 35). Однако затем, в годы его беспокойного епископского служения и изгнания в Египет, он уже никогда не жаловался на слабое здоровье…
Палладий был хорошо знаком с учением Евагрия и знал, что озабоченность состоянием своего физического здоровья нередко происходит именно от уныния:
Против помысла уныния, которое внушает (мысль) о долгой старости, немощи рук, неспособных уже трудиться, будущем голоде и болезнях, скорбных тяготах бедности, которые моугт убить наше тело… (Antirrheticus VI, 32)
Против души, которая по причине телесных недугов уступает под натиском уныния… (Antirrheticus VI, 36)
Этот страх болезни блестяще описан в “Слове о духовном делании” , в главе, посвященной чревоугодию (Praktikos 7): желудок, печень, селезенка, водянка, продолжительные болезни, недостаток необходимых вещей, отсутствие врачей проходят перед внутренним взором анахорета. Этот страх отчасти оправдан: действительно, в пустыне чаще всего не хватает и самого необходимого. Но для монаха недуг – это удобный случай принести хвалу Богу за все перенесенные мучения, а также научиться с терпением относиться к братьям, которые за ним ухаживают; именно этому стараются воспрепятствовать бесы (Praktikos 40), внушая ему тревогу и в час уныния предрекая прочие всевозможные недуги.
Кроме того, Евагрий указывает на связь соматических болезней с недугами души — излюбленная тема современной медицины.
В главе Антиррезиса («Опровергатель»), посвященной печали, — а ее связь с унынием хорошо известна (Antirrheticus IV) , — он описывает любопытные психосоматические явления, череду состояний крайней встревоженности, которые могли бы заинтересовать и современных психиатров. Многое можно сказать о чудовищных кошмарах, явлениях бесов и т.д. Ограничимся лишь упоминанием этих тревожных явлений, связанных с печалью, которые были хорошо известны древним.
Есть и более безобидные симптомы, которые чаще всего не воспринимаются как проявления уныния, по крайней мере на первый взгляд.
Против бесовского помысла уныния, который ненавидит рукоделие и освоенное нами ремесло и хочет овладеть другим, менее трудным, но более прибыльным и не столь тяжелым… (Antirrheticus VI, 1)
Во времена Евагрия соблазну объяснить собственное неблагополучие условиями труда или спецификой своего ремесла поддавались многие; во всяком случае он не раз говорит об этом (Antirrheticus VI, 33; De Octo Spiritibus Malitiae VI, 12) В наши дни такие объяснения не менее редки, и по тем же самым причинам. Древние монахи забатывали на жизнь своими руками, большинство занималось плетением корзин и циновок; Эта простая и монотонная работа со временем начинала казаться нестерпимо однообразной. Однако подобная монотонность их вполне устраивала , поскольку такая работа не только не отвлекала ум от молитвы и размышления, но даже благоприятствовала духовному деланию.
Но как только монах впадает в уныние, монотонность становится неприятной и начиет тяготить. Нередко можно наблюдать и обратное: особые условия пустынножительства, которое вначале казалось столько привлекательным с его уединенностью, безмолвием, отказом от мирских наслаждением, в определенный момент становятся невыносимыми.
Подобный опыт хорошо известен современному человеку. Всевозможные технические достижения призваны облегчить повседный труд для того, чтобы освободить время для других видов деятельности. Но упрощение труда угрожает монотонностью, которая в конце концов умерщвляет ум. Стоит впасть в уныние по какой бы то ни было причине, и это освобождение тут же оборачивается зияющей пустотой;
и повседневный труд уже представляется источником всех несчастий. Но чаще всего это лишь самообман: кто живет насыщенной внутренней жизнью, может выполнять любую работу, какой бы однообразной она ни была, почти не обращая на это внимания, — он поистине «свободен для других вещей».
Причина этих несчастий, может быть, кроется отнюдь не в труде: эту роль могут сыграть «начальники», «коллеги», одним словом, твой ближний. И вот унывающий с мучительной остротой перебирает в памяти нанесенные ему обиды, реальные или воображаемые, вспоминает несправедливость, которую ему пришлось претерпеть:
Против помысла, который под действием уныния внушает клевету на настоятеля обители под предлогом, что он не поддерживает братьев, что он жесток с ними, что он не чуток к их бедам . (Antirrheticus VI, 1)
Это искушение, скорее всего, встречалось довольно часто, во всяком случае Евагрий говорит о нем неоднократно (Antirrheticus VI, 13.30.48.55). Что, впрочем, и понятно, ибо более всего мы уязвимы именно в наших чувствах, и унывающего будет терзать мысль, что
…иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его. (Praktikos 12)
Понятно, почему именно те, кто живет в целибате (монахи и священники), легче всего впадают в иллюзию, будето источник всех бед — их безбрачие, отсутствие душеынх привязанностей. Но разве в подобной ситуации женатые не страдают от того же одиночества в своей супружеской жизни? Вероятно, в данном случае все-таки мы имеем дело с общечеловеческим опытомю Многие, увы, поддаются этому заблуждению, тогда как подлинный характер их депрессии остается для них закрыт. Они не осознали, что оказались вовлечены в странное единоборство с самими собой: их противниками выступают не социальные институты, и не обеты безбрачия, и не супруги, и не коллеги по работе, не кто бы то ни было, а просто их собственное уязвленное эго, плод той самости (philautia), в которой Евагрий усматривает общий корень всех основных нечистых помыслов.
Испокон века существует испытанное средство, во всяком случае на первое время, облегчить тяжесть уныния – это развлечения:
Против помысла, который нам внушает в момент уныния идти к братьям, чтобы они нас утешили… (Antirrheticus VI, 24.)
К Господу из-за помысла уныния, который сокрушает терпение и внушает немного передохнуть, пойти навестить после долгого времени свой дом, родных.. (Antirrheticus VI, 39)
Сегодня целая индустрия развлечений направлена на то, чтобы облегчить нашим современникам бремя уныния, то есть отвлечь от сознания, что они подвержены этому недугу. Только никакой передышки, никакой пустоты. «Разделенные страдания — наполовину утешены», и разве мы не испытали на себе благотворное воздействие путешествий? Однако зла этим не устранить; оно лишь еще более осовременилось. Мираж рассеялся — уныние вернулось еще более неистовым и беспощадным.
Эта потребность в развлечении и в человеческом сочувствии, столь характерная для унывающего, порой становится просто неутолимой.
Против ума, которого со всех сторон осаждает помысел уныния, гонит его прочь с этих мест, хватает за горло и тянет к новым местам, братьям или родственникам, или в мир, который его уже столько раз унизил и уничижил... (Antirrheticus VI, 57).
Сколько бы ни длилось это состояние, оно в конце концов может принять формы неврастении, столь реалистично описанные в тексте, который мы приведем чуть ниже. Как объясняется в «Антиррезисе», жертва уныния действует со знанием дела, но под гнетом такого сознания потребность искать прибежища у своих ближних буквально хватает за горло… Это убедительно показывает, что уныние поистине является страстью (pathos) и пораженные им страдают, и оно искажает саму их природу.
Значит ли это, что вообще следует избегать общества людей? Разумеется, нет! Как нам известно из апофегм и творений Евагрия, отцы-пустынники с охотой и довольно часто ходили друг к другу в гости, особенно в поисках совета, разумеется у более опытного старца.
А уклонение от посещений иногда расценивалось, как выражение гордыни:
Против помысла гордыни, который мешает мне посетить братьев, потому что они не превосходят меня в познании… (Antirrheticus VIII, 33).
Как показывает приведенный выше эпизод из жизни Палладия, в случае уныния посещение духовного отца считалось не только позволительным, но и обязательным, то есть, рассматривалось как долг смирения и, в конце концов, как проявление простого благоразумия. Потому что собственную душу не всегда можно увидеть достаточно ясно. По этой причине Антоний Великий, предоставленный самому себе, нуждался в посещении Ангела, который указал ему выход из бедственного положения.
Тогда как подлинный лик уныния чаще все го внушает отвращение и страх, другая его особенность состоит в том, что иногда оно предстает в обличим добродетели. Ну кому приятно проводить время в обществе унывающего?
Предавшийся унынию выставляет в предлог посещение больных, удовлетворяет же собственному своему намерению. Монах в унынии скор на служение и удовлетворение себе самому вменяет в заповедь. (De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. По кн. «Творения преподобного отца нашего Нила Синайского». М. 2000. С. 129)
Душевная неустойчивость ведет к неутомимом активности, внешне принимающей окраску христианской любви. Опасность такого самообмана состоит в том, что плотно заполненное расписание дня позволяет хоть как-то отвлечься от собственной внутренней опустошенности. Такая активность тем разрушительнее, что прикрывается самыми возвышенными чувствами и от этого становится неуязвимой.
Чем дольше она длится, тем более разрушительными оказываются ее последствия. Ибо рано пли поздно наступает страшный момент пробуждения. И тогда либо в упадке духа бросают все то, в чем до сих пор находили смысл жизни, либо ищут спасения во всевозможных развлечениях. Какой же дар различения духов необходимо иметь для того, чтобы отличить подлинное от ложного! Воистину бес — друг всякой крайности, и нам еще представится случай убедиться в этом.
Однако имеется достаточно надежный критерий, который позволяет отличить истинную любовь от ложной, — это ее плоды. Любовь делает человека доброжелательным и любезным; Евагрию она видится прежде всего в облике кротости, мягкости; активизм, порожденный унынием, делает человека тяжелым и нетерпимым.
В следующем моменте, который по справедливости получил широчайшую известность, Евагрий не без иронии изображает, к какому гротескному поведению может привести уныние:
Глаз преданного унынию непрестанно устремнел на двери, и мысль его мечтает о посетителях. Скрипнула дверь – и он вскакивает; послышался голс – и он выглядывает в окно, не отходит от него, пока не оцепенеет сидя.
Преданный унынию, читая, часто зевает и скоро склоняется ко сну, потирает лицо, вытягивает руки и, отворотив глаза от книги, пристально смотрит на стену; обратившись снова к книге, почитает немного, переворачивая листы, любопытствует видеть концы слов, считает страницы, делает выкладку о числе целых листов, охуждает почерк и украшения; а напоследок, согнув книгу, кладет под голову и засыпает сном не очень глубоким, потому что уже голод возбуждает его душу и заставляет позаботиться о себе . (De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. По кн. «Творения преподобного отца нашего Нила Синайского». М. 2000. С. 129)
Другая карикатура того же рода, но на сей раз более приближенная к условиям жизни отшельников, дает общую картину всех проявлений этого порока. Ранее мы уже приводили отдельные фрагменты, и вот этот пассаж целиком:
Бес уныния, который также называется «полуденным” (Пс 90, 6)- тяжелее всех. Он приступает к монаху около четвертого часа и осаждает его вплоть до восьмого часа(10 и 14 час). Прежде всего этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остается неподвижным, и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из кельи, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько еще осталось до девяти часов(15 час), или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого-либо из братии. Еще этот бес внушает монаху ненависть к [ избранному] месту, роду жизни и ручному труду,
А также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его. А если кто-нибудь в такие дни опечаливает монаха, то и это бес [уныния] присовокупляет для умножения ненависти.
Далее [сей] бес подводит монаха к желанию других мест, в которых легко найти [все] необходимое [ему] и где можно заниматься ремеслом менее трудным, но более прибыльным. К этому бес прибавляет, что угождение Господу не зависит от места, говоря, что поклоняться Ему можно повсюду. (Ин 4, 21-24)
Присовокупляет к этому воспоминание о родных и прежней жизни; изображает, сколь длительно время жизни (сей), представляя пред очами труды подвижничества. И, как говорится, он пускается на все уловки, чтобы монах покинул келью и бежал со [своего] поприща.
За этим бесом уже не следует сразу другой бес, а поэтому после борения [с ним] душу охватывает неизреченная радость, и она [наслаждается] мирным состоянием. (Praktikos 12)
Разумеется, это описание отражает особые условия отшельнического жития в пустыне. Продолжительное воздержание от пищи (пост соблюдался до 15 часов) превращает уныние в «часы голода». Отсутствие постоянных сношений с другими людьми может легко создать впечатление, будто тебя все покинули, и никого не удивит, что одиночество и монотонная работа внушают желание изменить обстановку, Действительно, что может быть понятнее тоски по семейному уюту, от которого в самом начале раз и навсегда отрекся аскет?
Достаточно заглянуть в собственное сердце, чтобы убедиться в уязвимости всех людей, которая наиболее остро проявляется в этой предельной ситуации. Две последние главы нашей книги могут оставить в полной растерянности. Итак, худшее ждет впереди.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
